«Иллюзии Сфинкса». Рассказ.

Алекс Нараяна Дан
«Необъявленный визит» №2 (16) 1996

Низкое небо над ночным Египтом убаюкивало бездонностью все живое, мягко покачивая любопытные звезды в не успевшем еще остыть после дневного марева воздухе.

Меж суровых пирамид, громоздящихся в темноте среди песков, словно бесшумно подобравшиеся невесть откуда великаны, — настолько они были неестественны в этой голой пустыне, настороженно шли два человека. Изредка они переговаривались шепотом друг с другом.

Вот мужчина, шедший немного впереди, постоянно оглядывая напряженным взглядом местность, едва обернулся и произнес чуть слышно, хотя это и не скрыло его недовольства:

— Я все же не понимаю, Саша, как и какого черта ты здесь оказалась?
Извиняющийся, почти не приглушенный женский голос долетел из темноты:
— Но, Джонатан, мне так хотелось увидеть все, о чем ты рассказывал…
— Тише! Тише! — прервало ее нетерпеливое шипение.
— Ой! Извини, — женщина понизила голос, хотя Пирсу все еще казалось, что его слышит вся Вселенная, — не могла же я усидеть в этой проклятой гостинице в душном и страшном Каире, зная, что вокруг тебя так и снуют исламские террористы.

— Ладно, ладно! — отмахнулся Пирс от этого водопада слов, прозвучавших в тишине как колокольный перезвон.

Однако он вынужден был признать, что Александра права. За последний месяц в Каире произошло двадцать девять терактов, и все они были направлены против туристов-европейцев. А Джонатан Пирс — доктор востоковедения — со своей свитой из трех ассистентов представлял для исламистов-фанатиков объект особого внимания, и какая уж там чаша весов перевесит, окажется он нужнее им живым или мертвым, предсказать было совершенно невозможно. Приходилось быть осторожным. А кроме того, как не разыгрывал он досаду на свою спутницу, в глубине души ему было приятно, что она рядом, и поругивал ее Пирс только потому, что экспедиция, которую он затеял, была не менее опасна, чем пребывание в Каире.

С Сашей Пирс познакомился пять лет назад, когда она была еще студенткой, а он читал в ее группе лекции по философии Востока. Она сразу привлекла его внимание тем, как жадно горели ее глаза, когда он говорил на тему о тончайших различиях между течениями мысли в семи школах Индии. Кроме того, девушка была настолько красива, что даже Пирс, искушенный с детства учениями о красоте, был поражен… Аккуратный прямой нос, начинавшийся почти от бровей, строгими линиями стекал с открытого ясного лба. Миндалевидные с загнутыми кончиками глаза излучали королевскую мудрость, даря почтение думающим и награждая холодом глупцов. Небольшой рот, четко очерченный подбородок, брови вразлет и, наконец, пшеничные волны волос придавали этому лицу выражение чего-то неземного, светящегося.

Несколько лекций подряд взгляд Пирса то и дело возвращался к этому лицу. Он понимал, как глупо выглядит то, что он поглядывает на одну и ту же девушку, но ничего поделать с собой не мог. Он хотел, он должен был насмотреться. В конце концов это не то чтобы удалось, но ему стало достаточно ощущать присутствие Александры в аудитории. Он будто встроил ее в свое сознание, в какую-то часть себя, и вскоре понял, что образ этой девушки находится с ним постоянно. Он не преследовал его, не заставлял страдать — это было бы и невозможно, ибо Пирс сразу же прогнал бы его от себя, — он просто молчал, и в этой молчаливой красоте было что-то бесконечно мудрое, что вдохновляло ученого на новые поиски прекрасного, каковым он считал множество загадок Востока и мира вообще.

Через три года Саша стала его ассистенткой. Они не были, любовниками, но знали, что этого не произошло только потому, что случиться это должно совершенно необычным образом, совсем не так, как у всех людей. Они не были и женаты, считая это неизбежностью своих жизней, а потому формальностью. Год назад Пирс понял, что Саша относится к нему так же, как он к ней, встроив в свои тонкие тела часть его ауры. И они были рядом просто и естественно, понимая друг друга, уважая, нежно любя и… да только Господь Бог знает, что еще светлого Он намешал в судьбы этих двоих, смешав их между собой.

После того как Пирс словами «ладно, ладно» даровал своей спутнице прощение, наступило обычное для них словесное молчание, позволяющее физически ощутимо общаться на более высоких уровнях сознания, залогом чему служила тождественность восприятия ими мира.

Та осторожность, с которой две тени преодолевали теперь расстояние до намеченной цели, была вызвана тем, что правительство Египта запретило туристам посещать пирамиды после захода Солнца, и смотрители этого музея вневременья могли доставить непослушным массу неприятностей вплоть до выдворения из страны.

Но Пирсу не нужны были пирамиды. Сегодня ночью его интересовал только Сфинкс.
Еще на заре своего философского образования Джонатан понял, что большая часть человечества настолько горда собой, что считает древних интеллектуально сродни обезьянам. Эта гордость делала современную цивилизацию чуть ли не глупее самих обезьян, потому что до сих пор эта самая цивилизация не создала ничего подобного пирамидам, Стоунхенджу и прочим, так называемым, тайнам, которые только потому и остались таковыми, что современность еще не доросла до знаний, которыми располагали древние. Именно поэтому в мире то и дело возникали маленькие научные революции, когда какой-нибудь «ученый-сумасброд» или просто «любитель-фанатик», как ласково их крестит мир до поры, пока не свершится открытие, начинал «тупо» копать там, где указаны были в древнейших манускриптах города или описаны непонятные устройства. А потом весь мир вздрагивал: ах, почему же мы раньше не прислушались к Гомеру, ясно указавшему местонахождение павшей некогда Трои; ах, как же мы могли предположить, что ковчег Моисея, описанный в Библии, — мощнейшее электрическое устройство. Да и то сказать: откуда было жителям девятнадцатого века знать о свойствах ковчега, если и электричества еще не было, а у древних, как выяснилось в двадцатом веке, было. Сколько же еще в древности мы просто не понимаем, потому что не знаем сами, — думал Пирс. А о сколком просто не думаем.

Вот и сегодня он шел для того, чтобы проверить легенду, утверждающую, будто в час весеннего равноденствия Сфинкс может допустить внутрь себя избранных.

Примерно год назад его друг попробовал было сунуться в молчаливую пасть каменного изваяния, после чего полчаса лежал без сознания, а потом рассказывал, что неведомая мощь угрожающе швырнула его на землю, как только он попытался заглянуть в глотку Вечного Зверя.

И теперь Пирс сам решился на эту попытку.

«Мы все очень разные, — думал он. — Кого-то пустят, а кого-то нет. Надо проверять на своей шкуре».

Он оставил свою машину в пяти милях отсюда, и шел пешком, когда ночь внезапно поглотила Солнце. Очевидно Саша проделала то же самое, преследуя его по следам, резко выделявшимся на песке.

Было без четверти двенадцать, когда двое людей оказались у подножия Сфинкса. Вокруг стояла невыносимая для современника, привыкшего к шуму больших городов, тишина. Сфинкс высился зловещей громадой, а его каменное молчание могло заставить трепетать кого угодно. Пирс, поежившись от этой величественной неприступности, с интересом взглянул на Сашу.

Сделал он это бессознательно, поскольку знал, что она тоже должна быть немного подавлена, а значит прижалась бы к его плечу, но нет… Ее глаза полыхали восхищенным огнем, и этот возвышенный трепет вновь заставил Пирса заглядеться на ее лицо, которое при свете звезд стало неожиданно сродни… Сфинксу. От этой похожести Джонатану стало еще более зябко, и ему пришлось напрячь свою волю, чтобы сбросить с себя нахлынувшее наваждение.

Температура к этому времени значительно упала, и воздух стал кристально чистым, позволяя двум путешественникам легко ощущать свое внутреннее состояние. Они одновременно опустились на колени и воззвали к Высшим Силам, прося Их о помощи в познании тайны Сфинкса. Это был бескорыстный призыв, поскольку оба страждущих самой целью своего существования ставили беспредельное самосовершенствование, которое невозможно осуществить без познания. Совершенство же одного человека позволяло тащить по эволюционной лестнице и других людей. И в этом не было корысти.

Уже наступила полночь, а молитва продолжалась, когда из глубин Хранителя Тайны стал разливаться изумрудный свет. Медиумы не видели его, поскольку молитва их была направлена внутрь себя, к Тонким Силам, и глаза были закрыты. Свет усилился, и что-то еще неясное, неопределенное извлекло сознания двух людей из глубин вовне. Они открыли глаза, и в тот же миг в их головах раздалось отчетливое: «Входите!»

Пирс, привыкший наблюдать за своими особенно новыми состояниями, отметил, что находится как бы в двух местах одновременно. Одна его часть осталась у ног Сфинкса, а другая уже взбирается по каменным выступам в пасть безразличного, а теперь еще и извергающего зеленый огонь, чудовища. Он слышал, что Александра не отстает от него.

Оказавшись на нижней челюсти «Вечной тайны», они погрузились в какой-то изумрудный туман, где некая сила приподняла их и заставила плыть за собой. Пирсу не хотелось анализировать происходящее, ему было хорошо и интересно, и вообще было здорово уже то, что что-то происходит.

Между тем туман нес их по узкому проходу в глубину поначалу только Сфинкса, а потом и Земли. По мере продвижения свет уплотнялся, превращаясь в голубой и синий. Этот цветовой переход вовсе растворил сознание Пирса, поскольку было неясно, какая его часть где находится, ибо и та, что в песках, и та, что в пещерах, ощущала только синюю бездну. Чтобы окончательно не потерять сознание, Джонатан перешел на ощущение себя, как музыкального аккорда, который составляли колебания его физического и тонких тел.

Тем мощнее для него был удар ослепительного — так ему показалось вначале — белого сияния, вспыхнувшего вдруг после очередного поворота извилистого лабиринта.

Когда Пирс пообвык то обнаружил, что находится в абсолютном сознании и ощущение размазанности исчезло, хотя сохранялось чувство, будто он что-то забыл у порога бесконечной пещеры. Он оглянулся в поисках Александры и, увидев ее, по-прежнему восхищенную и в то же время строгую, улыбнулся и взял ее за руку. Она ответила легким, нежным пожатием. Грот, в котором они оказались, ничего особенного собой не представлял — пещера как пещера. Пирс навидался их на своем веку. Вот только свет, он словно разливался в воздухе.

Неожиданно от другого конца грота отделилась невысокая фигура, которая то ли подошла, то ли подплыла к ним, и Пирс только теперь осознал, что сила, влекущая их по проходам лабиринта, исчезла, и что они с Сашей твердо стоят на ногах. Однако приближавшийся человек шел столь мягко и легко, будто не касался ногами земли и не имел веса.

«Ничего особенного!» — подумал про себя Джонатан, разглядывая внешность моложавого незнакомца. Тот был типичным египтянином, смуглым и узколицым.

Слов так и не было сказано, они снова прозвучали в головах гостей: «Добро пожаловать в Храм Знаний, допущенные! Следуйте за мной».

Пирс ощутил, что отвечать нет необходимости, ибо его мысль о приветствии и была этим ответом. Пожав плечами, он глянул на Сашу и поймал на себе ее нежный и мудрый взгляд.

«Хм! Странно. Такое ощущение, что она знает обо всем этом больше меня и поддерживает она меня, а не я ее». Эта мысль слегка раздосадовала его, но вновь уловив нежность в глазах девушки, он успокоил себя словами: «А может и так. Я-то знаю, что она не глупее меня. Чего же я ершусь?»

Они двинулись за проводником. Снова потянулся лабиринт, только теперь он был фиолетовый. Его узкий проход по-прежнему увлекал куда-то вниз, и Пирс понял, что они двигаются по подземному серпантину, поскольку повороты все время были правые.

Наконец небольшая группа достигла очередного грота, где вновь был яркий свет, и проводник путешественников сменился со словами: «Дальше могут пройти только Посвященные и люди в Тонких оболочках, приглашенные особо».

Пирс не стал вдаваться в смысл этих слов, поскольку их-то с Сашей дальше повели, а это было главным. Проводники сменялись еще шесть раз, и ощущение Пирса, будто он что-то оставляет в каждом из этих гротов, обретало некую неотвязную уверенность. Но ломка головы не приносила никакой пользы. Что он мог там оставлять, если у него ничего с собой не было, сохранялось той самой тайной того самого Сфинкса.

В конце концов лабиринт кончился. Они оказались в очередной пещере, где их встретила, как им вначале показалось, ровесница Пирса, то есть женщина лет тридцати пяти. Она сильно напоминала Нефертити с той лишь только разницей, что была жива, и королевские украшения, сопутствующие высокому сану, отсутствовали; на ней был простой хитон.

— Привет вам, допущенные в Храм Знаний! — в восьмой раз услышали пришельцы. Правда, на этот раз волна доброжелательности буквально затопила их. — Ваша молитва была услышана и ваши стремления оценены по заслугам. Вы ведь не станете возражать против того, что стремления важнее достижений, а, Джонатан? Пирс, завороженный тем, что голос женщины звучал в воздухе сам по себе, то есть она даже не открывала рта, резко пришел в себя, когда было произнесено его имя:

— А!? Нет, нет. Конечно, стремления важней. Женщина улыбнулась, после чего представилась, Я — Геосати, Верховная жрица Богини Изиды. Вам нет нужды представляться. Вы хорошо знакомы… оба, — она сделала ударение на последнем слове, взглянув при этом на Джонатана.

Пирс понял, что его и Александру, как минимум, приравняли, но главное — он ощутил, что фактически лишен возможности говорить и вообще выдавать какую-либо информацию наружу. Нет, он конечно мог молвить что-нибудь, но это что-нибудь, даже квинтэссенция его мыслей, прозвучало бы здесь, как звук падающего пустого ведра — тупой, неритмичный и неожиданно резкий стук. Потом за это пришлось бы краснеть, а Пирс этого не любил. Все, что его окружало, было невероятным, почти невозможным, и оно позволяло только внимать и молчать.

Молчала и Саша, но как-то по-другому, не ощущая своей ограниченности, такая же, как когда-то на лекциях, красивая, восхищенная и… мудрая.

Геосати откликнулась на мысли Пирса:

— Я рада что вы сами понимаете разницу в эволюционных ступенях. Это облегчает и мою задачу, и вашу миссию. Собственно, вы оказались здесь, потому что пришла пора нашего сотрудничества с вами обоими, ибо вы теперь неразрывны, и, кроме того, наступает величественный для всей планеты и Космического братства момент, когда Сфинкс начнет открывать свои тайны человечеству, и вы избраны быть посредниками и готовить умы к восприятию Истин. Следуйте за мной.

Путешественники все так же молча повиновались. Пройдя по более широким коридорам, чем прежде, они оказались в огромной пещере, размеры и обстановка которой потрясли их. Они почти не обратили внимания на изваяния Озириса и Анубиса, они даже не глянули на саркофаг, венчавший центр огромного грота, они завороженно смотрели в дальний конец зала. Там, в глубине возвышалась огромная статуя Изиды, лицо которой было открыто. Сам этот факт был шоком для Пирса. В голове пульсировала древняя надпись, сделанная на одной из статуй Алой Ведьмы: «Никто из смертных не приподнимал Моего покрывала», но здесь-то вообще покрывала не было, а это могло означать… бессмертие. Он больше ничего не видел вокруг себя, он не видел даже того, что тело Богини как бы жило, излучая различные цвета, соответствующие чакрам, которые сливались в единую ауру фиолетового цвета. Пирс смотрел в Ее лицо. Никакая земная красота не могла сравниться с ним, да и дело было не в красоте (что красота! — форма), дело было в том, что лицо будто звенело, издавая чистейший, мелодичный, всепроникающий звук. Пирс ощутил, что какая-то часть его существа сопротивляется, защищается от этого звука, но магнит лица был столь велик, что оно пересилило эти, не самые лучшие черты земного человека, и все в нем вдруг запело эту ноту необычной красоты. Он почувствовал потребность взлететь и оказаться рядом с этим лицом. Не понимая как, он догадался, что ему это удалось, и теперь вся пещера плыла под ним, а он купался в свете и звуке, излучаемыми головой статуи.

Рядом оказалась Саша. Он увидел, что и она наполнена каким-то ликованием. От нее тоже исходил нежный, обволакивающий свет и звук, и он, полностью отключившись от восприятия окружающего мира, приблизился к ней в полете и погрузил в ее зрачки свой взгляд.

Прикоснувшись к ее рукам, Пирс испытал легкий электрический разряд, проникший в него тонкой ниточкой сладкого наслаждения. Он еще раз провел по ее руке и разряд повторился. Вновь и вновь прикасаясь к ее рукам, плечам, шее, он ощущал как нота, ранее прозвучавшая в нем, набирает силу и мощь. Ее внутренний ритм увеличился, и тогда Джонатан привлек Сашу к себе. Что-то кипело и бурлило, звенело и переливалось цветами, где-то набатом нарастал пульс, и двое — в пещере? на Земле? в Космосе? — в такт ему осыпали друг друга поцелуями.

О, миг долгожданный единства! Только ты ценен в любви, только ты, о котором знают лишь двое, ты, к которому идут годами не спеша, не внимая легкомысленным инстинктам насыщения сиюминутным, жалким, мгновенным, от которых неловко и не нужно… ничего не нужно потом. Но ты — благословенный миг — не знаешь слова «потом», ибо становишься навсегда одним единственным, неповторимым и вечно-длящимся в слиянии двух сердец. Именно тебя пестуют и строят годами, во имя тебя терпят и ждут, отбрасывают и принимают, лепят себя из глины другого. Только терпение, любовь и мудрость ведут к тебе по острию равновесия: не навредить, не оскорбить, не нарушить, но помочь и дать руку свою во имя тебя, миг долгожданного единства.

И он застыл — этот миг — меж двоих и в них. Они достигли высшей точки, высшей ноты, высшего ритма, переходящего в не-ритм, и остались там, замерев, ибо открылось им, что всякая гармония — есть начало смерти, ибо Абсолютному Сознанию доВселенной нет нужды отвлекать внимание Свое на то, что совершенно в реальности. Ведь все реально-совершенное во Вселенной соответствует духовному аспекту Абсолюта. В этом соответствии и берет начало смерть, ибо некуда и незачем развиваться и жить, когда реализован план гармонии… резонанс…

Отсюда же изливалось объяснение жизни, коя представлялась отныне болезнью. И Вселенная сама явилась болезнью Абсолюта, ибо всякая эволюционирующая реальность не что иное, как стремление к восстановлению равновесия меж Материей и Духом — половинками Абсолютного Существования. Но всяческий дисбаланс, любая потеря равновесия сил привлекают сознание к месту опасности, стремясь локализовать и гармонизировать нарушенное равновесие. Так — нарушением баланса — создавались миры и существовали до тех пор, пока не начинали петь ту ноту, тот цвет, который соответствовал причине их рождения, открылось им, что человечество – единый разум планеты, — подобно Абсолюту, в своей судорожной эволюции всячески стремится локализовать, сбалансировать конфликты, невесть откуда берущиеся, тоже нежданная болезнь, — привлекая к ним свое, общее сознание человек разумный ограничивает свою боль, не пускает ее к другим органам и к сознанию своему, но, вынужденный жить, думает об излечении, о восстановлении баланса сил в организме — привлекает свое сознание, им и лечиться, пытается соответствовать до-болезни, до-конфликту внутри себя. И чем выше болезненный орган, тоньше тело болезни, ближе к духовным слоям, тем выше развитие всякого существа, ибо не зря сказано Христом человечеству: «Отдайте Мне болезни ваши!», ибо Он — Христос — высок есть в духе для всех на Земле и там болеет Сам, призывая наши болезни, наши проблемы перенести в Царство Божие, к Себе, что и станет означать достижение Его человечеством и начало Его эволюции. И вся эта Иерархия болезней не что иное, как Иерархия конфликта меж Богом и Сатаной, ибо и Эти Двое, принося с собой в проекции болезни Свои, — миры другие…

***

Джонатан открыл глаза. Над ним с улыбкой склонилась Александра. Улыбнувшись в ответ, он с изумлением обнаружил, что находится в номере гостиницы, который они сняли по приезде в Каир. Ничего не понимая, он встревоженно взглянул на девушку. В ее улыбке появилось лукавство:

— Ничего не помнишь?
— Как же не помню,— все помню,— лоб Пирса изобразил напряжение мысли,— помню, как мы попали в пасть Сфинкса, долго брели по разноцветным лабиринтам,… o! помню будто бы я раздвоился, помню, что все время думал, будто что-то оставил в каждом гроте и у подножия Сфинкса, помню жрицу Изиды… кажется Геостати, да?
— Угу.
— Ну вот. А потом… потом,— Пирс немного покраснел,— мы с тобой… хм! летали.
— Ну-ну?
Что «ну»? Потом было ощущение невероятного блаженства и какого-то всезнания, что ли.
— А дальше-то что?
— Дальше?.. Хм, дальше… А дальше я лежу в постели с клопами в третьесортной гостинице Каира и рядом ты.
— Замечательно! Как в кино: шел — упал, встал — гипс.
— Так ведь… Уж не хочешь ли ты сказать, что ничего не было?
Почему же, очень даже было. Только прошло уже две недели, как мы сюда вернулись, точнее — нас вернули.
— Что, прямо сюда?
Пирс снова с изумлением оглядел комнату.
— Вот именно.
— Неплохо. Но почему же я этого не помню, а ты помнишь?
Саша снова заулыбалась:
— Ну-у, пути Господни неисповедимы. Ты же говорил о раздвоенности сознания.
— Говорил.
— А когда вспыхивал свет, тебе казалось, что ты что-то теряешь в каждом гроте.
— Было и такое.
— И ты по-прежнему ничего не понял?
Пирс тупо смотрел на Сашу, пока в его глазах не загорелся огонек:
— То есть ты хочешь сказать, — начал он медленно,— что у подножия Сфинкса я оставил свое физическое тело, а внутри Сфинкса были наши тонкие тела, — Саша паузой подтвердила эту мысль, давая Пирсу во всем разобраться самому, и он, все еще небыстро, продолжал,— а наш полет… и все прочее — это дело наших душ?

— Я бы сказала, что под конец даже высшего аспекта — монад, причем в их высшей, духовной составляющей.

То есть в каждом гроте я оставил по телу?
— Примерно.
— Но это же невиданный доселе грабеж. Тото я терял, сам не зная чего, а оказывается всего-то… себя, — Джонатан начинал заводиться.
— Ну-ну, не кипятись,— успокаивающе произнесла девушка.
— О'кей, но все же: как мы оказались здесь?
— Вот уж не проблема для египетских жрецов, которые в свое время перетаскивали многотонные плиты одним словом при строительстве пирамид.
— Пожалуй, ты права, но почему ты помнишь, а я нет? — не унимался Пирс.
— Дело в том, что мое сознание было как бы размазано по всем телам, а твое после каждой вспышки яркого света прерывалось. Поэтому, когда тебя вернули сюда, собрав заново, ты и не мог этого помнить.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что я был мертв?
— К сожалению.
— Что за бред? — Пирс снова возмутился.
— Конечно бред,— спокойно отреагировала Саша, — тем более, что двое господ из полицейского управления уже две недели пытаются понять: какого черта смотрители пирамид находят двух европейцев, занимающихся любовью у подножия Сфинкса, при чем один из них не дышит и сердце у него не бьется. А потом один из них исчезает из морга, а второй, точнее вторая — из тюрьмы.

Пирс молчал. Ему действительно было трудно запихнуть в свои мозги то, что ему рассказала Саша. Потом, глядя на ее саркастическую улыбку, он снова, растягивая паузы между словами, произнес:

— То есть ты хочешь сказать, что все, что произошло с нами там, то есть у лица Изиды, было в точности повторено на глазах каких-то людей?
— Ну, каких-то — это слабо сказано, поскольку было уже девять часов утра, и…
Вот тут Пирс не выдержал и вскочил с кровати:
— Что? Тысячи оголтелых туристов наблюдали за тем, как мы с тобой?.. Мой Бог!.. Я не верю.
— И правильно. Только, когда снова придут полицейские, ты должен сказать, что с двадцать первого по двадцать шестое июня ты был здесь вместе со мной. Твои ассистенты это подтвердят.

— Нет, я не верю, я не понимаю. Этого просто не может быть.
— Конечно нет! — Саша подошла к возмущенно расхаживающему по номеру Пирсу и положила ему руки на плечи, остановив его, потом, мягко заглянув ему в глаза, с обычной улыбкой сказала: — А знаешь, у нас будет ребенок.

Пирсу стало дурно до слабости в коленях, потом смешно, потом весело, — наконец радостно и подхватив Сашу на руки, он закружил ее по комнате.